— Если прогнозы плохие, вы говорите о смерти? Что смерть – это не конец?
— Не сразу, и если человек сам заговаривает об этом. Когда деликатно узнаешь, что это не терминальная стадия, то начинаешь говорить, что вера помогает победить болезнь. Духовный ресурс мобилизует силы человека. Все врачи говорят, что кроме лекарства нужны надежда и вера.
Я часто делюсь с больными примером из нашей семьи. Когда мой отец заболел, ему было 70 лет. Он стал регулярно исповедоваться, причащаться. Врач, Николай Владимирович Воробьев, слава Богу, вовремя заметил болезнь, руководил лечением и буквально за руку отвел на операцию. И вот уже 12 лет отец жив, у него нет метастаз. Он – офицер, более 30 лет в армии, вся его жизнь прошла в стороне от веры и Церкви. И вот уже пожилым человеком он начал церковную жизнь с болезни. Болезнь очень многих приводит к вере.
— Священников на таком телефоне доверия как-то специально готовят?
— Да, на телефоне «Ясное утро» (раньше он назывался «Содействие) работают все, кто учился на спасателя, плюс преподаватели ПСТГУ. Онкопсихологи проводили для нас консультации, рассказывали об этапах переживания болезни, горя, стадиях рака, учили нас реагированию.
— На сайт «Пастырь» пришел вопрос от священника: человек безнадежно болен, знает свой диагноз, неутешительные прогнозы, но не хочет в это верить. Священнику продолжать поддерживать его тщетную надежду или как-то перенаправлять в другую сторону?
— Так бывает на этапе отрицания, непринятия болезни. Нужно спокойно с человеком беседовать, но нельзя говорить, что все безнадежно. Просто рассказывать разные случаи и с положительным, и с отрицательным исходом: «Тот выздоровел, а этот нет». Чтобы человек понимал, что в жизни есть и то, и это, и предстоит это принять.
Помогает этому время, но нужно с человеком это время побыть, предлагать ему общаться, еще звонить, чтобы отрицание не переросло в отчаяние, в злобу, когда люди говорят: «все заодно, все меня хоронят, я ни с кем не буду общаться».
Служение для крепких и чутких
Фото: Анна Гальперина
— Как вы сами попали в МЧС и в телефонную службу для онкобольных?
— Я откликнулся на предложение владыки Пантелеимона. Когда он налаживал взаимодействие с МЧС, я сказал, что готов участвовать. Мне как офицеру запаса это было интересно.
— Для того, чтобы стать спасателем, наверное, не всякий священник подходит? Каким он должен быть?
— Священник-спасатель должен уметь вести себя с пострадавшими в ЧС и не бояться. Крепость должна быть. Устойчивая нервная система.
Помню, один священник на курсах МЧС потерял сознание, когда жуткие документальные кадры показывали. Если человек психологически не готов, то ему в ЧС самому нужна будет помощь.
Когда я первый раз был в реанимации в первой Градской больницы, меня сестры спрашивали: «Батюшка, а как вы к крови относитесь? Не падали ли вы в обморок?»
Действительно то, что я увидел, было страшно: человек в аварии был раздавлен, вообще непонятно, как он еще жив. Нужна внутренняя готовность увидеть самое страшное и не показать человеку своего впечатления, чтобы ступором или вскриком не смутить и не испугать его. Но мне тут проще, я же все-таки бывший военный.
— На телефоне доверия для онкологических больных тоже нужны особые качества?
— Здесь нужна чуткость. Ни в коем случае не должно быть никакого формализма и жесткости, как бывает у некоторых священников. Здесь это профнепригодность. Нужен хоть какой-то опыт столкновения с болезнью – может быть, у кого-то из близких. И достаточный возраст – он тоже дает опыт. Молодому священнику будет трудно. Тем более, что звонят иногда ночью, и некоторые разговоры длятся часа по полтора.
Помню, разговаривал так с женщиной из дальнего региона – она просто не рассчитала, что в Москве сейчас ночь. Она умирала и понимала, что умирает. Когда-то она в аварии потеряла мужа и ребенка – оба погибли. Осталась одна, удочерила девочку. С этой девочкой прожила пять лет, дала ей все, что могла. И – умирает.
Это был ее первый разговор со священником. И я почувствовал, что она смогла самостоятельно пройти все этапы духовного роста. Представляете, всё уже однажды потеряла, так рано умирает, оставляет ребенка, но при этом у нее никаких претензий к Богу: ни «за что?», ни «почему?» Она внимательно, чутко в эту тайну всматривается. Ей нужен совет: «Что мне еще нужно сделать?»
Полтора часа такого ночного разговора выдержать трудно. И в то же время понимаешь, как это правильно, что она смогла поговорить, потому что рядом у нее нет храма и нет другой возможности поговорить со священником.
— Вам самим нужно какое-то восстановление? Ведь это тяжелое служение.
— На самом деле, все эти тяжелые случаи, которые так переживаешь, очень воодушевляют, укрепляет и веру, и силы.
Смерть – это тайна. И когда на твоих глазах приоткрывается дверь, и ты видишь, как человек преображается, ты как бы и сам участвуешь в этой тайне.
Тут невозможно выгореть. Можно физически слабеть, а духово только возрастать.
В школе преподавать (хотя это прекрасная православная школа) – вот тут порой сил уже нет. Потому что заходят эти бармалеи, и думаешь: как же их настроить на духовный лад, когда у них щеки красные, у них весна, футбол во дворе – а ты давай с ними говори о евангельской истории! Вот тут выгоришь.
А умирающие тебя сами заряжают силой. Особенно те, кто долго к этому идут через свою болезнь.
— Если бы можно было что-то вернуть назад, какие свои пасторские ошибки вы бы исправили?
— У меня было несколько случаев, когда я не успел причастить человека перед смертью. Я проводил занятие. Нужно было бросить все и ехать, но родственники не сказали мне ясно, что ситуация критическая. Я провел занятие, поехал – и не успел. Два раза такое было.
Мне нужно было родственников более дотошно спрашивать, попросить к телефону врача. Ведь думаешь обычно: все всё понимают. А на самом деле, это тебе так кажется.
Смерть как тайна и чудо
Фото: Анна Гальперина
— Когда вы в последний раз причащаете умирающего, как вы потом с ним прощаетесь? Что говорите? Как просто взять и уйти, если знаешь, что человека скоро не станет на земле?
— У меня нет общего ответа.
Помню, я прямо чувствовал, что человек умирает. Уже ночь. Мы спели «Царица моя преблагая». И обнялись… И я ушел.
А еще у меня есть такой опыт: когда человек уже не воспринимает слова, ему тяжело, я даю слушать песнопения.
В московской больнице я причащал одну девочку. Она умирала от онкологии. Студентка – молодая, красивая, хорошая. Потом ее увезли домой, куда-то очень далеко, и мы с ней общались через соцсети. В какой-то момент она написала: «Всё, даже отвечать уже не могу. Не могу печатать». И тогда я стал посылать ей песнопения. Она ставила лайки – это был ее единственный отклик. А потом ее бабушка написала, что она умерла.
У меня есть подборка церковной музыки, которая душу поднимает, поддерживает. Я эту подборку многим передавал – больным, родственникам. Музыка выразит то, что не выразит слово. Помните, как авва Дорофей сказал своему ученику Досифею, когда тот умирал и больше не мог молиться? Он сказал: «Ты просто думай о Боге».
Эта музыка помогает думать о Боге, осознавать Его присутствие, когда у человека уже нет возможности произносить слова.
По-разному бывает. Вот недавно у нас скончалась прихожанка. Весь последний месяц она страшно страдала: рак желудка – это невыносимые боли. Она лежала в больнице святителя Алексия, там есть возможность часто исповедоваться и обстановка располагает к духовной жизни.
Когда эта женщина в последний раз исповедалась, причастилась, я был поражен ее радостным лицом.
Она была такая счастливая! «Отец Андрей, я уже все поняла, все, что могла, сделала, и я уже не боюсь смерти.
У меня какой-то трепет наступает перед этой тайной». Я был поражен, как она, такая живая, активная, так смогла преодолеть страх смерти – самый страшный, самый сильный.
Она на Пасху причастилась последний раз, на Светлой умерла, простившись с родственниками. И 40 дней у нее было на святителя Николая, любимого святого, наш престольный праздник. Это Господь прямо знаки дает, что все исполнилось. Совершилось.
В таких смертях понимаешь, что Господь этот крест страдательный дает сильным – тем, кто удивительно преображается в страданиях. Как будто дает задание. Ведь страдание, болезнь святые понимали как посещение Божие, Его поручение, а не как проклятие или непонятное несчастье. Все, с кем довелось мне побывать в эти часы, минуты – это удивительные люди, они справились с этим поручением.
Кто-то и без страданий достигает полноты, исполненности.
Вот Иван, тоже наш прихожанин. Он ездил к нам в храм из Подмосковья, много времени тратил на дорогу, но всегда во всем участвовал, всем помогал. Добрейший человек, удивительно чуткий, заботливый, внимательный. У него был такой низкий голос, что его было слышно везде. Если слышишь рокот за собой – понимаешь: это Иван.
Когда стало возможным причащаться без исповеди в Великую Субботу, на Пасху, на Светлой, все эти дни Иван впервые в жизни вот так причащался – каждый день! И в последний крестный ход в субботу он мне сказал: «Вы знаете, это же просто чудо. Я впервые в жизни мог так часто причащаться, и чувствую, какое это счастье».
Он поблагодарил – и — это оказались его последние слова.
Я в понедельник после Светлой прихожу в храм, гляжу – гроб стоит. Подхожу – Иван. Мне прямо не по себе стало. Его дочери мне объяснили: «Вы знаете, он после службы дошел до Третьяковской, до метро, у него случился сердечный приступ, и он умер». Сразу, ни с кем не успел переговорить.
И я подумал: до какой вершины человек в своей жизни поднялся. Причащался каждый день, сказал «спасибо», пошел и умер.
Это настоящее чудо.